По следам одной пресс-конференции Хаяо Миядзаки
Не так давно среди новостей культуры прозвучало сообщение о том, что знаменитый аниматор Хаяо Миядзаки всерьез уходит на пенсию. Вскоре появилась противоположная информация от его продюсера Тосио Судзуки: он передумал оставлять работу и рисует мангу для съемок сериала о самураях.
Миядзаки — признанный мастер японской анимации, создатель известной творческой студии Ghibli. Его картины получили огромную популярность. Однако факт его ухода или не ухода от полнометражных работ почему-то представляется безразличным и вызывает некоторые неискусствоведческие мысли о его творчестве. В одном из жж-сообществ почитателей художника опубликованы материалы пресс-конференции, организованной в сентябре 2013 года, посвященной как раз последним событиям. Некоторые собственные его рассуждения хотелось бы использовать, т.к . очевидно, в них имеются ответы даже на не заданные в зале вопросы.
Фильмы студии Ghibli не имеют по сути возрастных ограничений, и вопрос об аудитории мастера не стоит слишком остро, но он интересен. Конечно, перед нами анимация для всех, в большинстве своем очень качественная, сам Хаяо Миядзаки знаменит прежде всего этой стороной своей работы. Это старательный, увлеченный, даже можно сказать, идейный аниматор с широким культурным кругозором. Но именно высокое качество рисунка в конце концов делает мнимым универсальное предназначение картины. В его лучших произведениях рисунок в полном смысле одушевлен сюжетом, и благодаря высказыванию, которое его оживляет, сразу усложняются, дифференцируются все впечатления, размышления и прочие результаты просмотра. Дерзнем сказать, что это явление массовой культуры с неким выходом в область высокого искусства, дверь открыта, но немногие готовы ей воспользоваться.
Детям конечно необходимы сказочные герои: тоторо, кот-автобус и панда, люди старше 16 лет охотно вступают в сообщества поклонников Хаяо Миядзаки, собирают постеры, интервью, пытаются изучать японский язык. Несомненно, Порко, Наусика и Лапута обращены к зрелому, сознательному зрителю, и дети-герои в сериале «Конан» ничуть не смещают интерес в сторону детства, ничего собственно детского там нет, и не может быть, если люди действуют внутри планетарной катастрофы.
И здесь возникает вопрос к этому сознательному зрителю, который и увлекся как ребенок, но и готов признать, что это уровень, который требует труда: почему эта аудитория никак не различает его работы по глубине, по наличию обобщений и художественной ценности. Можно предположить, что это массовый зритель, он погружается внутрь жанра, воспринимая то, что ему понятно. Он выбирает это по разным внутренним причинам: любовь к самолетам, любовь к «фэнтези», даже к собственным детям. Здесь мы не услышим никакого осмысления, будет совершенно необъяснимое восхищение неудачной «Мононоке», и множество серьезных выводов из «Рыбки-Поньо», и информация о творчестве совершенно неинтересного Горо Миядзаки, а также сканы, «юзерпики» и прочие «фанатские» атрибуты. Для этого массового зрителя Хаяо Миядзаки делает вполне подходящее успокаивающее заявление:
И я не хочу быть представителем культуры. Я хочу быть просто папашей, работающим на фабрике.
И хочу продолжать этим заниматься. Так что у меня нет намерений или желания передавать какие-либо сообщения. Я не представитель культуры.
Но нельзя отрицать, что Миядзаки имеет и другую категорию поклонников по всему миру, особенно в странах с тоталитарным прошлым или настоящим. В Китае, Корее, России его смотрят, задаваясь вопросом, что он хочет сказать. Может быть, это тоже не слишком оригинально: Война, и Мир, и маленький человек где-то посередине, от которого зависит все. Но для этого зрителя все-таки существует главный пафос произведений: «жизнь стоит того, чтобы жить». И главным образом я хотел бы донести до детей эту идею, что жизнь стоит того, чтобы жить. Это основа всего моего творчества, под неё подстраивалось всё. Этот зритель, пожалуй, не поверит, что перед ним не человек культуры.
Но не будем удивляться, Миядзаки, конечно гуманист и даже, проще говоря, яркий жизнелюб в своем искусстве. Он поэтизирует жизнь на всех ее этапах. Детство, с его мелочами и грандиозными открытиями не менее прекрасно, чем зрелость с ее проблематикой, и старость также прекрасна, даже не благодаря опыту или каким-то там плодам, а просто бабушки и дедушки у Миядзаки привлекательнее уж какой-нибудь юной Одри Хепберн или Вивьен Ли, это точно.
С другой стороны, пока зритель осознает, что все это как-то необыкновенно красиво нарисовано и мастерски снято, он неизбежно признает, что жизнь во всех ее проявлениях воспета так прямо и честно именно в момент потрясения самих своих основ. Здесь и сейчас дрожит и колеблется все, к чему привязан живой человек, и никакое существо на земле, даже предложенные волшебники и разные чудесные герои и летательные аппараты не помогают преодолевать свой собственный страх и бороться со злом, и проживать неизвестное будущее. То есть заявленное фэнтези оборачивается для нас жестоким реализмом, который диктует и понуждает нас идти серьезным путем, да и каким не сразу решишь, просто ясно, что по течению плыть невозможно. И вот художник ведет героев и зрителя внутри одного произведения или от фильма к фильму. И вдумчивый зритель конечно хочет получить подтверждение авторской мысли, но вместо этого автор признает:
Знаете, я не могу создавать фильм, вкладывая туда свои мысли. Это важно, когда сам знаешь «нужно пойти туда». Но найти путь в своем сознании я, по крайней мере, не могу. Я, как бы, могу конечно просто найти некий путь, но в этом случае, чаще всего, потом я выхожу в какое-то непонятное и абсурдное место. Плохо, если этим абсурдом всё заканчивается. Было бы конечно легче, если бы можно было писать в последнем кадре «Фильм не завершён». Фильм длится максимум два часа, в нём нужно всё заканчивать адекватно.
Куда идти? Для настоящего художника этот путь действительно не должен бы завершаться царством грез и безумия, и как сам мастер признает, конец его должен быть адекватен.
Но в чем эта адекватность?
Да, Истина диктует нам, что жизнь имеет всего один единственный смысл, и если ты имеешь подлинную любовь к жизни, рано или поздно ты выходишь к одним и тем же вопросам, философским, религиозным, нерешаемым, конечно, никакими художественными средствами. Миядзаки тоже прорывается к эти вопросам как к неизбежным: «А что будет если мама умрет?». И дает почувствовать, это совершенно невозможно пережить, со смертью смириться невозможно. Посягательство на жизнь, на счастье на красоту и гармонию в природе является поводом к самым решительным действиям, абсолютно всегда жертвенным, почти всегда к сверхъестественным и неизменно результативным.
Конечно все это можно признать неудивительным и вставить в рамки жанра: фэнтези, футурология, сказка, — все, что угодно, только это почему-то не удовлетворяет, это насыщает чувство справедливости лишь как реализм сегодняшнего дня и страшная быль наступающего завтра.
Но позднее можно заметить, что встав на этот путь, Миядзаки все же никуда не приходит, поэтому его позднейшие картины гораздо слабее ранних, хоть и удостаиваются премий и становятся более рейтинговыми.
Было время, когда нельзя было сделать фильм в дополнение предыдущей работы. И в это время я хотел сделать главным героем свинью, а Такахата сделал енота главным героем, и мы пытались как-то согласовать, разрулить это. И после этого у нас работа пошла на спад, так что последние 10 лет стали последними 20 годами, и мистер Хандо отметил, что они будут последними 25 годами, и я думаю, что так и случится. Когда экономика в подъёме, застрявший пузырь лопается – вот образ того, что происходило и с Ghibli, что мы пытaемся преодолеть. И в течение этого упадка мы сделали «Принцессу Мононоке» и другие фильмы, а с другой стороны — «Ветер крепчает»: Япония была в упадочном состоянии, и все мы хотели узнать, куда направлены наши усилия, ради чего мы работаем над этим. Но если это длится слишком долго, то получается… крюк… С «Наусики», возможно, это больше не сработает как крюк и всё может разрушиться. Я знаю, что я говорю не прямо, но когда я беседую с Хандо, я действительно понимаю, что всё приходит в упадок и разрушается. Так происходит не только у моих друзей, но и более молодых сотрудников, с которыми мы вместе работали. Это касается и детей, которые в детском саду рядом с нами. Всех, кто живёт рядом со мной, так что я пытаюсь держаться ровно, и я надеюсь, что мы сможем жить так, как живёт мистер Хандо.
Очевидно, при всей любви Миядзаки к рисунку, к своему делу при всем его стремлении «постараться изо всех сил», теряется вектор развития, т.к. компетенция искусства закончена.
В одной из своих работ В. Фаворский писал: Искусство существует неотделимо от жизни. Искусство это особый метод познания действительности. Задача его по Фаворскому в том, чтобы искусство, понимая жизнь, врывалось бы в жизнь и проникало ее всю.
Но от страха смерти и разрушения можно идти только к новому небу и новой земле к жизни вечной и спасению. И нельзя ходить все время по кругу: от Японии времен милитаризма к эре высоких технологий, от экологически чистого прошлого к техногенным катастрофам и обратно к зеленому острову, от рыбки-поньо к человеку, от человека к свинье и обратно, от всемирной гармонии к стремлениям порабощения мира и обратно, конечно обратно.
Как бы мастерски это ни было снято, это становится невыразимо скучно, и даже не потому, что теряется неповторимость высказывания, падает какая-то результирующая величина и, несмотря на эпический размах, художественные средства и личную заинтересованность автора в судьбах родной страны, последний фильм Kaze tachinu не поражает буквально ничем.
Любовь к жизни, взятая Фаворским за основу, еще есть, а подлинного искусства уже нет. Миядзаки не может больше ходить по этому кругу.
Сам мастер, улыбчивый, худощавый, источник некоей позитивной творческой атмосферы в своей студии, хоть и дает подобные «непрямые» комментарии своих произведений, однако не хочет отягощать их главными вопросами бытия.
В отмеченном интервью остается всего один шаг через Данте, но дверь остается закрыта, анимация не заменяет жизни, не дает ей продолжения и не реанимирует ее.
У меня была гипотеза, что это будет тот же мир, что здесь. И у меня есть чувство, что герои, Капрони и Дзиро, уже ушли в иной мир и они встретятся там снова. И теперь Наоко подобна Беатриче, так что она скажет «Не теряйтесь и проходите сюда». И я был растерян, когда она начала так говорить, и поэтому я решил не идти против этих указаний. И делая так, я подумал, что стало легче понимать. И я прочитал Данте… и… мне не надо было читать Божественную комедию…
Его серьезность то ли принципиально замаскирована под очень конкретными и даже плоскими мотивами: личной биографии, истории, литературы, детских воспоминаний, — то ли невольно выстраивается над сюжетом, над художественным методом.
Мы будем думать, что он просто исчерпал себя в этом жанре и хочет отдохнуть, что возраст не позволяет ему работать достаточно быстро, а медленно работать нет времени и хочется больше заниматься музеем.
И даже последнее сообщение о то, что он рисует мангу на самурайскую тему может оказаться славной иллюзией, призраком надежды. Тема самураев, специфически национальная и, в то же время, давно интегрированная в мировую культуру, ставит те же вопросы: одиночества, верности, смысла смертельного подвига, но на другом эстетическом уровне. Даже если забыть о том, что многое разработано А. Куросавой, можно сказать, что едва ли это попытка сказать что-то новое самому себе или выйти из замкнутого круга жизни во имя жизни. Возможно, это тупиковая ветвь, возможно она удовлетворит автора и поклонников «Замка Хоула» и «Унесенных призраками», и это будут наверняка прекрасные рисунки, но едва ли нас ждет прорыв, и мы увидим нечто более ценное, чем было уже создано.
В этом смысле совсем не важно, уходит М. из анимации или остается в ней.
Важно, выбирая лучшее, попытаться понять, что происходит с настоящим человеком перед лицом подлинного искусства.
Как мы видим, необязательно что-то очень хорошее.
Ольга Вершилло