О главном в церковном искусстве

Спрашивают: на какие хоры равняться, что любить в церковном искусстве?

Вопрос правильный. Христиане должны иметь великую сходимость в художественном вкусе. Это определяется, кажется, самим строем Христианской души – настолько она тонка, ранима, нежна – что ее тяжко травмирует как безвкусица и пошлость масскульта, так и большевистский культурный нигилизм церковного модернизма XX и XXI столетий.

Суть принятия либо отторжения Христианской душой того или иного произведения сводится к простому вопросу: искусство это – или не искусство.

Искусство на земле бывает только земным.

Богу угодно было привлечь для украшения Святой Церкви земное искусство. Оно может быть только классическим. Таковы его законы, законы реализма. Главное свойство реалистического классического искусства – его трагизм.

Иоанн Дамаскин, Косьма Маюмский, инокиня Кассия – представители искусства, так как их тексты глубоко трагичны, они изображают Домостроительство Воплощения, Крестной смерти и Искупления нас с великой силой реализма, где страшная Плата за нас ничем и никем не может быть отменена, и это поражает душу.

Искусство Рублева, Истомы Савина, мастеров 18 и 19 веков истинно реалистическое и несёт этот трагизм в глубине цветовых отношений, в античной школе изображения ликов и фигур и т.п.

Ныне этот художественный трагизм исключён как из новой школы изображений и пения, так и из новой традиции восприятия пения и изображения.

В иконописи мы видим отказ от цвета ( блеклые, грязные, безжизненные , унылые соцветия подаются и воспринимаются как аскеза, отказ от страстей). В пении мы видим то же. Безжизненные, лишённые трагизма песнопения подаются как высшая духовность. Но это не Христианская музыка, нет. Это какие-то астральные медитации (иеродьякон Герман Рябцев, например). И это пользуется огромным успехом у современного обывателя. Так как масскульт чужд трагизму классики.

По сути современное церковное искусство перестало быть Христианским и сделалось частью масскульта.

Ещё раз скажем, что искусство может быть лишь классическим. Индикатор классического искусства – его трагизм. Индикатор псевдоискусства – игра в искусство, эстетизм, идеологически мотивированное любование некрасивым.

Красота объективна. Реакция на нее нравственной души обусловлена самим образом Божиим в ней.

Представителями старой церковной России, то есть того обычая, который был Промыслом Божиим сохранен и донесен до нас вопреки всем потугам интеллигентского романтизма, являлись несколько известных коллективов. Это Юрловская капелла, хор Матвеева, за рубежом — хор Жарова. При всех отличиях в характере их пения, в них присутствует та трогательность и сила религиозного чувства, которая несовместима ни с каким эстетизмом.

Хор о. Матфея Мормыля также можно отнести к этой истинно академической традиции.

А вот записи лондонского хора отца Михаила Фортунато к ней, увы, не относятся — хотя некоторые вещи на первый взгляд кажутся сильными. Наверное, потому, что нерв, связывающий подлинное современное искусство с настоящим старым искусством, здесь заменен сверхэстетизмом. И это никак не признак профессионализма.

Конечно, надо смотреть на репертуар. Мы стоим на том, что обязаны принимать дореволюционный обычай Русской Поместной Церкви, то есть Церкви Российской, огражденной властью Российских императоров. И благодаря этой внешней власти — расцветшей в художественном и музыкальном богатстве, которого и близко не имели греки 18-19 века, прозябавшие под властью Османов, и не имеют его сейчас. Но наши доморощенные русофобы ненавидят Империю. Именно отсюда, вне всякого сомнения, растут корни той ненависти к наследию Русского классицизма, которая отличает и Свято-Тихоновский институт, и Париж и Лондон. Некоторым исключением являлся в прошлом столетии Джорданвилль.

Художественная свобода умерла с падением крепостного права.[1] Это именно так. Ведь революция во вкусах началась в 1850-1860-е годы.

И нет ничего выше «лебединой песни» Русского классицизма — ампира.

Пушкин — ампирный писатель.[1]

Это мало кто понимает.

А. Ф. Львов — великий ампирный композитор. Ничего лучше его «Вечери Твоея Тайныя» в авторской церковной музыке нет и не будет. 

Надо просто полюбить то благочестие, которое дышит у Веделя, Ломакина, Дегтярева, Львова, других известных и неизвестных музыкантов имперской эпохи.

Сам принцип построения фразы у Львова в «Вечери Твоея» можно сравнить с композиционным принципом ампирного фасада, например, Росси или Воронихина. Это огромное и ровное пространство, которое зрительно подчинено единой точке, единому перелому — скажем, верху пологого фронтона. Думаю, аналогии очевидны.

Но и барокко являет высочайшую силу восторга, умиления, потрясения — причем эти чувства религиозные.

Например, Херувимская Веделя.

Ее можно сравнить с фасадом Успения на Покровке, взорванной революционерами.

Не надо стыдиться религиозного чувства.

Как сказал великий зодчий Савва Чевакинский: Храм – это дом Божий, в который архитектор вкладывает свой восторг.

Эти убийцы всего прекрасного убили само понятие и зрительной, и музыкальной красоты, дискредитировали его, оклеветали его. Так, движимый идеями гнозиса («луковица» воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое наш земной мир становится причастным потустороннему богатству»), Евгений Трубецкой в своем «Умозрении в красках» ругательски обзывал совершеннейшие барочные и классицистические формы московских храмов «самоварами» и «репами», по сути подводя интеллектуальную базу под их будущий снос большевиками. Теперь уродство иконописи или фресок современных «изографов», архитектуры «Щигров», пения «Афонским» или «Валаамским» роспевом, более напоминающими песни акына в степи, считаются аскетичными и духовными. Красота недопустима. Земная, изобразительная красота! Искусство России 19 века под запретом — благодаря искусствоведу Ирине Языковой и множеству других наследников Флоренского и Евгения Трубецкого.

Да, это важнейшая грань современного модернизма, это часть его ортодоксии.

Ненависть к земной красоте в данном случае является проявлением их ненависти к истине.

Ведь лицезрение красоты небесной земными очами и земным ухом невозможно иначе, чем благодатью Божией.

Только верой ум возносится к созерцанию первообразного, согласно догмату Вселенского собора. Нигилисты же хотят земным ухом и земным оком видеть это невидимое, совершая гордый бунт против Богом установленных законов и гордо разрывая дореволюционный обычай и школу.

Отсюда символизм, поставленный на место гармонии и грации. Отсюда сектантская эстетика голого короля и его окружения, воочию видящая уродство и поздравляющая с успехом.

Молиться, возносить ум к Богу, под такую «музыку» невозможно, можно только медитировать над своим «я». Испытывать восторг, умиление, потрясение пред такими изображениями также невозможно – только превозношение сноба над «профанами», не читавшими Трубецкого и Флоренского.

И воистину нам надо быть в Церкви детьми.

Тем ребенком, который не стыдится своего Боголюбия, своей принадлежности большой культуре и своего умиления пред истинной красотой.

И заявляет, видя и слыша сектантские, превозносимые модернистской тусовкой «шедевры»: а король-то – голый.

Правда, для этого необходимо недетское мужество.

Протоиерей Владимир Переслегин

См. также

Новое в церковном искусстве и антиискусство

Примечания

[1] Наблюдение архитектора В. И. Якубени.