Я не могу сказать ничего нового о рисунке. Ничего, кроме простых правил, изложенных в любом учебнике. Вот метод, которым я руководствуюсь всю свою жизнь: рисовать, рисовать, рисовать. Рисовать каждый день, пока ты жив, пока ты существуешь, потому что рисовать — это и значит жить, приобщаться ко всему живому.
Рисунок — основа всего изобразительного искусства, всех его видов. Рисунок с натуры—изучение окружающей нас действительности, всей необъятной жизни: людей, пейзажа, жилищ, облаков, света, тени, живущих возле нас вещей.
Я не люблю слова „натюрморт». Лучше другой термин: «Still-Leben». Спокойная, скрытая жизнь, которую может и должен увидеть художник.
Всю свою долгую жизнь я занимался главным образом иллюстрированием книг. Сделано также немало композиций, гравюр, литографий. Так вот, основой всей моей работы всегда были рисунки и наброски с натуры.
Прежде чем рисовать, надо увидеть: чем больше сделано рисунков с натуры, тем легче будет изображать и то, что выдумано, прочитано или услышано.
Рисовать каждый день, думать о том, что нарисуешь в следующий раз, наблюдать, искать, вечно искать новые способы изображения. Искать, всегда оставаясь самим собой, никогда не успокаиваясь на сделанном. Действительность вечно изменяется. Каждый день новый пейзаж в окне, по-новому группируются вещи, меняется свет, пространство, возникают новые, таинственные взаимоотношения. Появляются и опадают цветы. Кто-то привозит из дальних краев неожиданные плоды. Мимо окна проходят люди, во дворе развешивают белье, чистят ковры, играют в волейбол. Всадник следует из конюшни на ипподром, птицы слетаются за кормом, мчатся автомобили, на страницу опускается что-то крылатое. Прохожие остановились, разговаривают (вот как нынче одеваются!). Наблюдать, рисовать, вечно изучать новое.
В последнее время я мало гравирую, только рисую. Рисунок—это ведь своя, самостоятельная область изобразительного искусства. Мне хотелось бы создавать рисунки законченные, как кристаллы, а главное — живые. Но очень редко сделанное радует.
Большей частью я рисую карандашом (свинцовым). Затем люблю раскрасить свой рисунок акварелью. Такой метод работы, по-видимому, возник в результате длительного гравирования. Карандаш часто ложится, как штихель или гравировальная игла. Иногда применяю цветные карандаши. Но я не живописец, цвет в моих работах играет роль второстепенную. Основой, конструкцией является рисунок. Размеры рисунков (видимо, как следствие многолетней работы над книгой) не превышают размеров книжных страниц. Все, что мне хочется сказать, укладывается на небольшом листке. Я говорю тихо и немногословно.
Рисунки мои группируются в серии. Серия объединяет либо сюжет — цветы, рыбы пейзажи, интерьеры,—либо материал, которым я пользуюсь в данный отрезок времени: цветные карандаши или акварель, торшон или ватман. Я считаю необходимым время от времени менять материалы, а также инструменты, которыми пользуюсь. Это так же необходимо, как новый сюжет, новая натура. Я стараюсь всеми средствами добиваться, искать новый, живой и ясный изобразительный язык.
Мое смолоду слабое здоровье, мой возраст делают несбыточным желание рисовать людей — портреты, группы людей крупным планом. На моих рисунках люди — чаще всего маленькие фигурки, суетящиеся вдали. Я вижу их как бы в перевернутый бинокль. Поэтому предметы незначительные, называемые неодушевленными, часто появляются на моих рисунках как сюжет, тема (например, аптечное стекло, стулья).
Людям свойственно восприятие, ограниченное определенными рамками. Рамка может быть шире или уже, но существует еще и глубина. Работая, наблюдая, я стараюсь. . . извлечь и выявить не только форму, вес, пространственные отношения (кстати, лист, поверхность бумаги, устанавливает новые пространственные отношения), но и научиться управлять, варьировать их.
Я пытаюсь найти и донести до восприятия зрителя поэтическую и философскую сущность изображаемого. Почти всегда нахожу в вещах какую-то доброту, дружелюбие. И хочется рассказать об этом. Вспоминаю изумительные рисунки Врубеля, боготворимого одним из моих учителей-друзей — В. Д. Замирайло,— С. В. Ноаковского, С. П. Яремича, К. С. Петрова-Водкина. Каллиграфия Замирайло и его преклонение перед рисунками Врубеля, превосходные рисунки мелом на доске Ноаковского, петербургские рисунки Яремича и его богатейшее собрание рисунков и гравюр старых мастеров, необыкновенная осведомленность П. Д. Эттингера в работах русских и иностранных мастеров, беседы об искусстве с Петровым-Водкиным (его интересовали мои гравюры резцом по металлу) — все это, несомненно, сказалось на формировании моем как художника.
Когда я рассматриваю свои рисунки, наиболее удачные мне кажутся чужими, зато недостатки ощущаю как собственные. Постоянно вспоминаю бессмертного Хокусая, непревзойденные «Мангва».
Когда меня спрашивают о том, какие из своих работ я ценю более всего, я обычно отвечаю: те, что будут сделаны завтра. Потому что работа всей жизни — подготовка к тому, что сделаешь завтра.
Д. Митрохин
Источник
Дмитрий Митрохин. Ленинград: Аврора, 1977. С. 37-38